О книгах Кундеры писать практически невозможно, ведь он сам
постарался сказать в них все, что мог, развернуть каждый символ и размотать
клубочек каждой аллюзии, признавшись на одной из страниц: «Если сумасшедший,
который еще пишет сегодня, хочет уберечь свои романы, он должен писать их так,
чтобы их нельзя было адаптировать, иными словами, чтобы их нельзя было
пересказать».
Тем не менее, я попытаюсь, но и не удержусь от того, чтобы
подкрепить свои рассуждения отрывками из романа. Те, кто предпочитает цельное
впечатление от книг – можете их пропускать.
Итак, «Бессмертие». Книга обо всем: о творчестве, о любви, о
сексе, о семье и одиночестве… О Гете и Хемингуэе, о вымышленных персонажах,
которые пьют за одним столом с самим Кундерой и ходят с ним в общий бассейн.
Но, думаю, не станет ошибкой сказать, что в основном она – о душе и теле.
— Вот это Лора. Голова, полная грез,
устремлена к небу. А тело притянуто к земле: ее задница и ее груди, тоже
довольно тяжелые, обращены книзу.
— Это любопытно, —
сказал я и рядом с рисунком Авенариуса изобразил свой:
— Кто это? — спросил
Авенариус.
— Ее сестра Аньес:
тело возносится, как пламя. А голова постоянно опущена: скептическая голова,
склоненная к земле.
— Предпочитаю Лору, —
твердо сказал Авенариус…
Сестры Аньес и Лора – главные героини романа, у которого
героя, кажется, и быть не может, ведь повествование представляет собой
рассуждения автора, его впечатления, плавно перетекающие в новый поворот
сюжета… Но все микротемы ловко сплетаются Кундерой в тугой узелок.
Аньес и Лора – две противостоящие личности, существующие в
мире разных ценностей и взглядов. И хоть голова Аньес «опущена» к земле,
кажется, симпатии автора на ее стороне, ведь Кундере не писаны общие правила, и,
если он захочет, то позволит себе наделить любимого персонажа столь нелестной
характеристикой. Одно из основных различий сестер коренится в их отношении к
собственному телу и сексу.
У знаменитого
художника Сальвадора Дали и у его жены Гала на старости лет был ручной кролик;
он жил с ними, ни на шаг не отходил от них, и они очень его любили. Однажды им
предстояла дальняя поездка, и они до поздней ночи толковали о том, что делать с
кроликом. Брать его с собой было затруднительно, но невозможно было и оставить
его: другим людям он не доверял. На следующий день Гала приготовила обед, и
Дали наслаждался превосходной едой, правда, до той минуты, пока не догадался,
что это кроличье мясо. Он вскочил из-за стола и, бросившись в уборную, изверг в
унитаз любимого зверька, верного друга своих поздних дней. Зато Гала была
счастлива: тот, кого она любила, вошел в ее нутро, обласкал его и претворился в
тело своей хозяйки. Не было для нее более совершенного наполнения любви, чем
вобрать в себя любимого. По сравнению с этим единением тел сексуальный акт
представлялся ей забавной щекоткой.
Лора походила на Гала,
Аньес — на Дали. Было немало людей, женщин и мужчин, которых Аньес любила, но,
если бы в силу некоей курьезной договоренности дружба с ними была обусловлена
ее обязанностью следить за их носом, заставляя их регулярно сморкаться, она
предпочла бы остаться без друзей. Лора, знавшая брезгливость сестры, нападала
на нее: «Что значит симпатия, какую ты испытываешь к тому или иному? Как ты
можешь при этом исключать тело? Разве человек, из которого ты вычтешь тело, все
еще человек?»
Да, Лора была как
Гала: полностью отождествившись с собственным телом, она чувствовала себя в нем
как в превосходно обставленном жилище. И тело было не только тем, что
отражается в зеркале, самое ценное было внутри. Поэтому названия внутренних
органов тела и их процессов стали излюбленной частью ее словаря. Когда она
хотела сказать, до какого отчаяния вчера довел ее любовник, она говорила: «Как
только он ушел, меня вырвало». Несмотря на то что она часто говорила о своей
рвоте, Аньес была далеко не уверена, что сестру вообще когда-нибудь рвало.
Рвота была не ее правдой, а ее поэтическим вымыслом: метафорой, лирическим
образом боли и отвращения.
Однажды сестры
отправились за покупками в магазин дамского белья, и Аньес заметила, как Лора
нежно гладит бюстгальтер, предложенный ей продавщицей. То был один из тех
моментов, когда Аньес осознавала, что их различает с сестрой: для Аньес
бюстгальтер относился к категории вещей, призванных исправить некий телесный
изъян, как, например, повязка, протез, очки или кожаный ошейник, какой носят
больные после повреждения шейных позвонков. Бюстгальтер призван поддерживать
нечто, что в силу неудачного расчета оказалось тяжелее, чем предусматривалось,
и посему должно быть укреплено дополнительно, примерно так, как подпирают в
плохо сооруженных постройках балконы, чтобы не рухнули. Иными словами:
бюстгальтер обнаруживает техническую стать женского тела. <…>
Что может изменить
отношение Аньес к телу? Лишь миг возбуждения. Возбуждение — быстролетное
искупление тела. Но и тут Лора не согласилась бы с ней. Миг искупления? Как
это, миг? Для Лоры тело было сексуальным изначально, априорно, непрестанно и
целиком, по своей сути. Любить кого-нибудь для нее означало: принести ему тело,
дать ему тело, тело с головы до пят, такое, какое оно есть, снаружи и изнутри,
с его временем, что исподволь разрушает его.
Для Аньес тело не было
сексуальным. Оно становилось таким лишь в краткие, редкостные мгновения, когда
миг возбуждения осиял его нереальным, искусственным отсветом и делал желанным и
прекрасным. И пожалуй, именно потому Аньес была, хотя вряд ли кто знал об этом,
одержима телесной любовью, тянулась к ней, ибо без нее не было бы уж никакого
запасного выхода из убожества тела и все было бы потеряно. Когда она любила, ее
глаза всегда были открыты, и, если поблизости случалось зеркало, она смотрела
на себя: ее тело в эти минуты казалось ей залитым светом.
У Кундеры сексуальность определяет не только отношение
человека к себе, но даже разделяет жизнь на почти астрологические периоды:
Неповторимое сочетание
светил в момент вашего рождения — это постоянная тема вашей жизни, ее
алгебраическое определение, оттиск пальцев вашей индивидуальности; планеты,
застывшие на вашем гороскопе, создают по отношению друг к другу углы, чья
величина, выраженная в градусах, имеет определенное значение (негативное,
позитивное, нейтральное): представьте себе, что между вашей возлюбленной
Венерой и вашим агрессивным Марсом весьма напряженные отношения; что
воздействие Солнца, олицетворяющего вашу личность, усилится благодаря
совпадению с энергичным и жаждущим приключений Ураном; что сексуальность,
символизированная Луной, обострена неистовым Нептуном, и все в таком духе. Но
на протяжении своего пути стрелки движущихся планет будут касаться неподвижных
точек гороскопа и приводить в действие (ослаблять, усиливать, подвергать
опасности) различные элементы вашей жизненной темы. Такова жизнь: она не похожа
на плутовской роман, в котором героя от главы к главе подстерегают все новые и
новые события, не имеющие никакого общего знаменателя. Она похожа на сочинение,
которое музыканты называют темой с вариациями.
Сексуальность не просто пронзает жизнь, она направляет ее по
ход по кругу, как по часам. Изменение отношения человека к плотской любви – это
каждый раз вступление в новую стадию, это рост, но при этом рост, идущий в
вспять после того, как перевалит за половину.
…его тоска сделала
полный поворот: он уже не будет больше желать новых женщин; он будет желать
лишь тех женщин, которых когда-то знал; отныне его желание будет одержимо
прошлым.
…
Совсем молодым он был стыдлив и всегда
старался отдаваться любви в темноте. Но в темноте он широко открывал глаза,
дабы хоть что-то увидеть в слабом мерцании света, пробивавшемся сквозь
опущенные жалюзи.
Затем он не только привык
к свету, но и нуждался в нем. И если обнаруживал, что у партнерши закрыты
глаза, то заставлял ее открыть их.
А однажды он с
удивлением обнаружил, что отдается любви при свете, но с закрытыми глазами. Он
отдавался любви и воспоминаниям.
В темноте — с
открытыми глазами. На свету — с открытыми глазами. На свету — с закрытыми
глазами. Циферблат жизни.
По Кундере главное, что связывает людей – это секс. Благодаря
ему поколение сменяет поколение, благодаря ему люди соединяются, создают семьи,
через него от одного человека приходит к другому некая информация, причем не
всегда словесно выраженная. Это просто информация высшего сорта, некая истина,
которая красной нитью проходит через всех и каждого, проникает из одного
горящего тела в другое, и так человечество становится единым. Вот только
личность при этом растворяется, человеку никогда не спрятаться от окружающих,
если он признает в себе существование эротичности. Если ты подвластен плотским
страстям – значит, ты побратался со всем миром, и он имеет право за тобой
подглядывать.
Опыт испорченного
телефона (игра, когда герой со своим другом шептали непристойности общим
любовницам, чтобы те передавали их другому, - мое прим.)) изменил его: он утрачивал ощущение (мы все подвластны ему), что акт
телесной любви — мгновение абсолютной интимности, когда мир вокруг нас
превращается в необозримую пустыню, посреди которой прижимаются друг к другу
два одиноких тела. Теперь вдруг он стал понимать, что это мгновение не
предоставляет никакого интимного уединения. Двигаясь в толпе по Елисейским
полям, он ощущает себя в большем интимном уединении, чем в тугих объятиях самой
тайной из своих любовниц. Ибо период испорченного телефона — это общественный
период любви: благодаря нескольким словам все участвуют в объятиях двух с виду
одиноких существ; общество постоянно обеспечивает рынок порочных фантазий и
способствует их распространению и кругообороту. Рубенс тогда выдвинул такое
определение народа: сообщество личностей, чья эротическая жизнь объединена все
тем же испорченным телефоном.
Именно поэтому у Кундеры Аньес, которая не видит свое тело
сексуальным постоянно, так страдает от чужих взглядов. Она протестует против
того, чтобы люди наблюдали друг за другом и, самое главное, навязчиво
предлагали смотреть на себя, выпячивая самою свою сущность:
Она подумала: когда в
конце концов натиск этого уродства станет совсем невыносимым, она купит в
цветочном магазине незабудку, одну-единственную незабудку, хрупкий стебелек с
миниатюрным голубым венцом, выйдет с нею на улицу и будет держать перед собой,
судорожно впиваясь в нее взглядом, чтобы видеть лишь эту единственную
прекрасную голубую точку, чтобы видеть ее, как то последнее, что ей хочется
оставить для себя и своих глаз от мира, который перестала любить. Пройдет она с
цветком по улицам Парижа, люди начнут узнавать ее, дети — бегать за ней,
смеяться и бросать в нее чем попало, и весь Париж будет говорить: безумная с
незабудкой…
Лора, как говорилось выше, совсем иная. Она восхищается
телесностью до такой степени, что в этом забывает обо всем остальном.
Любить кого-то для
Лоры значило принести ему в дар свое тело; принести его ему, как она
распорядилась принести сестре белый рояль, поставить свое тело посреди его
дома: я здесь, здесь мои пятьдесят семь килограммов, мое мясо, мои кости, они
для тебя, и я их у тебя оставляю. Это подношение было для нее эротическим
жестом, поскольку тело было для нее сексуальным не только в редкостные минуты
возбуждения, но, как я уже сказал, изначально, априорно, непрерывно и с головы
до пят, с его поверхностью и нутром, во сне, наяву и в смерти.
Лора влюблена в Бернара, но это не мешает ей отмахиваться от
его рассказов об отце – такой парадокс, свойственный человеку, по макушку
погруженному в представления о мире как исключительно сексуальном. Почти ненавидя
Бернара, Лора борется с ним (с ним – такая глупость, и Кундера усмехается про
себя: бороться можно только «против», а «за» любовь – нельзя) своей страстью –
и это тоже очень в ее духе.
Да и Лора не думала ни
о наслаждении, ни о возбуждении. Про себя она повторяла: я не отпущу тебя, ты
не прогонишь меня от себя, я буду за тебя бороться. И ее орган любви,
двигавшийся вверх и вниз, уподоблялся военному механизму, который она приводила
в действие и которым управляла. Она внушала себе, что это ее последнее оружие,
единственное, что ей осталось, но всемогущее. В ритме своих движений она про
себя повторяла, словно это было остинато басовой партии в музыкальном
сочинении:
я буду бороться, буду
бороться, буду бороться,
и она верила, что
победит.
Кундера хорош и в своих рассуждениях, касающихся
двусмысленности – основного секрета эротичности. Он затрагивает одну из самых
спорных сторон женской сексуальности – детскость. Что, в каждом мужчине живет
свой Гумберт? И что, разве можно быть такой хитрой, как Беттина, влюбленная в
Гете, и при этом оставаться сущим ребенком?..
Вечером она пришла в
его комнату и снова разыгрывала из себя ребенка. Она говорила что-то прелестно
недозволительное и, в то время как он оставался в своем кресле, плюхнулась
рядом на пол. Пребывая в добром расположении духа («с Арнимом, видимо, дело решенное»),
он наклонился к ней и погладил ее по лицу, как мы гладим ребенка. В этот момент
ребенок прекратил свой лепет и возвел к нему глаза, полные женской страсти и
требовательности. Он взял ее за руки и поднял с пола. Запомним эту сцену: он
сидел, она стояла против него, а за окном заходило солнце. Она смотрела ему в
глаза, он смотрел в глаза ей, механизм обольщения был пущен в ход, и он не
противился этому. Голосом чуть более глубоким, чем обычно, не переставая
смотреть ей в глаза, он велел ей обнажить грудь. Она ничего не сказала, ничего
не сделала; покрылась румянцем. Он поднялся с кресла и сам расстегнул ей на
груди платье. Она все время смотрела ему в глаза, а вечерняя заря окрашивала ее
кожу вперемешку с румянцем, залившим ее от лица до самого живота. Он положил ей
руку на грудь. «Скажи, еще никто не касался твоей груди?» — спросил он ее.
«Нет, — ответила она. — И мне так странно, что ты касаешься меня», — и она
неотрывно смотрела ему в глаза. Не отнимая руки от ее груди, он тоже смотрел ей
в глаза и долго и жадно наблюдал на самом их дне стыд девушки, чьей груди еще
никто не касался.
Ах, эти лучшие традиции Набокова (не только прелестная Ло,
но и пугающая девочка-кукла Эммочка, залезающая на колени Цинцинната) – вот
только Кундера, в отличие от ловца бабочек, не намекает, он умело разбирает
каждый из жестов (ключевое понятие
книги) своих героев. Тут и добавить нечего:
Брижит села к отцу на
колени, а Лора сказала: «Я тоже хочу!» Брижит освободила для нее одно колено, и
вот они уже вдвоем восседали на коленях у Поля.
Эта ситуация вновь
напоминает нам о Беттине, поскольку она, и никто другой, возвела сидение на
коленях в классическую модель эротической двусмысленности. Я же сказал, что она
прошла по всей эротической арене своей жизни, хранимая щитом детства. Она
носила перед собой этот щит вплоть до своих пятидесяти лет, чтобы затем сменить
его на щит матери и уже самой сажать молодых мужчин к себе на колени. И опять
же эта ситуация была упоительно двусмысленна: заказано подозревать мать в
сексуальных помыслах по отношению к сыну, и как раз поэтому поза молодого
мужчины, сидящего (пусть только метафорически) на коленях зрелой женщины, полна
эротических значений, которые тем более впечатляющи, чем они более туманны.
В конечном счете, пора смириться с тем, что Кундера
неизменно смеется в лицо читателю, который, казалось бы, так уютно устроился в
своем обычном, традиционном мире. Призывая на помощь мировую литературу,
особенно активно – русскую, это хитрый чех вдруг заявляет нам:
Думаю, однако, что
подлинная причина гораздо глубже: публика отказывалась видеть в Христиане
любовь Гёте просто потому, что Гёте с нею спал. Ибо сокровище любви и сокровище
постели суть две вещи, которые исключали друг друга. Если писатели
девятнадцатого века охотно завершали романы свадьбой, то это не потому, что они
хотели защитить историю любви от супружеской скуки. Нет, они хотели защитить ее
от совокупления!
И точно также в книгах самого Кундеры «секс и любовь две
вещи несовместные». И потому герои его каждый по-своему
слаб, каждый по-своему раб, каждый по-своему несчастен. Наверное, как и все мы.
Напоследок:
«Каждый из нас мечтает
перешагнуть эротические условности, эротические табу и в опьянении вступить в
царство Запретного. Но каждому из нас недостает для этого смелости…»
Комментариев нет:
Отправить комментарий