Патологии раненой любви

Захар Прилепин в своих произведениях всегда немало внимания отдает любви, в том числе – ее физической стороне, и все у него выходит умиленно, ласкательно, часто – трогательно, позавидовать просто возлюбленной писателя хочется. Сразу скажу, что Прилепина я люблю самой нежной любовию, пристрастна до ужаса и все такое, творчество его исследую уже не первый год – может, поэтому пост получится несколько «академическим», прошу прощения. Кто продерется через язык умствований и цитат – тому отдельное спасибо.

Итак, Егор Ташевский, главный герой романа "патологии", брошенный матерью, росший сиротой после смерти отца, даже потерявший преданность своей собаки (однажды мальчиком герой увидел Дэзи во время ее спаривания с чужим кобелем, и это его потрясло: «Обида за то, что она так себя ведет, так вот может делать, раздирала мое детское сердце», Егор обругал собаку, бросал в нее камни, и «с тех пор она только так и смотрела на меня, брезгливо»), теперь патологически ревностно относится к любимым им людям. Вернее даже будет сказать – человеку, поскольку в его настоящей жизни любит он только свою девушку, Дашу. Раны, получаемые Егором на протяжении всей жизни, приводят к тому, что все его платонические, светлые чувства приобретают патологический, плотский характер.

Кстати отмечу, что не раз возникает параллель собаки-люди в сознании Егора: и в ситуации с Дэзи, когда ее «блуд» герой воспринимает как такое же предательство, что и прежние романы Даши; в описании торговки-чеченки: «торговка смотрит на БТР, глаза ее источают животное презрение. Так смотрит собака, сука, если ее ударишь в живот»; в воспоминаниях о счастье с Дашей: «видел свои по-собачьи счастливые глаза»; через подобную метафору нам становится очевидным, что жизнь приобретает в глазах бойцов на краю смерти особенную ценность во всех своих проявлениях: «Вижу, как Плохиш с Амалиевым несут наверх чан с дымящимся супом. Иду за ними, как собака, привлеченная запахом. С радостью замечаю, что я голоден»; в сценах с убийством собаки в начале романа и с мольбой о прощении, исповеди собаке в финале. Девушка его – «развратная и божественная» - тоже: «девочка, сучка, лапа». Собаки в сознании людей нередко связываются с похотью блудом (бабник у нас кто? Правильно, кобель). Помнится мне, в далеком детстве я даже как-то читала заговор для пробуждения страсти в понравившейся женщине: для нужного эффекта необходимо было дать даме зеркальце, в котором когда-то отражались спаривающиеся собаки. Кроме того, можно вспомнить, что собаки и в библейской традиции считаются нечистыми животными, и подобное сопоставление собаки и человека подчеркивает и без того очевидный в остальном тексте романа внутренний протест героя против Бога. В человеке подчеркивается животное, а не духовное, но это животное для изломанной души Ташевского и есть – божественное. Такой вот замкнутый круг.

Особенно заметна параллель «собаки-люди» в рассказе о парочке колли, живших в вольере рядом с домом Даши и Егора: «там жили колли, мальчик и девочка <…>, и что-то было в их лае семейное <…>, но однажды сучка пропала». Пропажа совпадает во времени с первыми приступами ревности героя. Накануне отъезда героя в Чечню колли возвращается «молодой мамой». В этой удачно разрешившейся истории собак чувствуется надежда героя на будущее счастье: после долгой тоски все вернется на круги своя, влюбленные воссоединятся, у них будет настоящая семья.  

Но когда Егор узнает, что в жизни своей девушки он был далеко не единственным мужчиной, несмотря на то, что все остальные были «до», это адски терзает и мучает его. И все же Ташевский вновь отвечает неприятием на фразу Сергея Монаха, своего сослуживца, о том, что истинная жена, которую можно любить (вновь эта неясная для Егора в платоническом плане категория), «живет единой плотью только со мной». Осознание внутреннего дисбаланса с общепринятыми канонами церкви терзает и мучает его. Он хочет поспорить – и не может. Вместо этого сам внутренне упрекает любимую Дашу библейскими фразами: «Разве вы не знаете, что тела ваши суть члены Христовы?». Егору неясно, как могла она позволить себе осквернять прежде, до него, свое тело, храм, ведь Даша должна была всегда быть такой чистой, какой является его в глазах: «словно грудной ребенок перед кормлением».

The Fall of Man 1616 Hendrik_Goltzius

Герой буквально одержим телесным аспектом человеческих отношений. Узнав, что когда-то у Даши был роман с преподавателем из их института, герой хочет узнать не об их чувствах, а то, как выглядит мнимый соперник обнаженным. Для этого Егор без объяснений, будто по наитию вламывается в его кабинку в общественном туалете: «Я даже не знаю, какое у него было выражение лица <…> Я смотрел на его член». Ревность Егора обращена только к телу: «Духи слетались на тело моей любимой, тем самым терзая меня, совершенно беззащитного...» и т.п.

Для Егора и его сослуживцев «физиологическое» видение мира порождено в том числе войной. Тем не менее подобная обращенность к телесности не делает Егора бездушным. Напротив, его дух силен, просто для «патологического» сознания выход к духовному через физиологическое представляется единственно возможным. Дашу Егор действительно любит, а не просто вожделеет, относится к ней с нежностью и восторгом.

Отдельно стоит сказать о том, что война и любовь в сознании героя беспрестанно пересекаются. Так, например, свое оружие он не раз сравнивает с любимой женщиной: «И цевье лежит в ладони удобно, как лодыжка моей девочки, когда я ей холодные пальчики массажиро...».

 Отдельные эпизоды мирной жизни тоже перекликаются с настоящим: «На плавленом асфальте, успевшем разогреться к полудню, дети в разноцветных шортах выдавливали краткие и особенно полюбившиеся им в человеческом лексиконе слова, произношение которых так распаляло мою Дашу несколько раз в течение любого дня, проведенного нами вместе».

Противоречивость чувств к Даше буквально разрывает героя пополам. Особенно остро Егор переживает свою ревность именно из-за детства, проведенного в интернате – в сиротстве своем он хотел опереться на Дашу.

Егор, как я уже сказала, особенно болезненно воспринимает слова Монаха: «Моя жена живет со мной единой плотью и единым разумом». Он, действительно, воспринимает Дашу как семью, жену, поэтому вторичное осквернение семьи как святыни ему перенести чрезвычайно тяжело. К женскому полу у него вообще особенное отношение: его уже предала мама, кроме того, он тяжело переживал в детстве «падение» своей собаки Дэзи – из-за плотского влечения, которое ему маленькому было непонятно.

Егор же воспринимает сексуальные отношения как святыню, хоть и не решается признаться в этом Монаху, но ему вдвойне больно оттого, что Даша становилась когда-то в ряд «самок», не ценящих семью: «если бы ты тогда забеременела, ты бы даже не знала, чье дитя ты будешь носить!». Даше герой так радовался когда-то, сделал ее частью семьи, мысленно связал с покойным отцом. А она своей неверностью предала их семейную мужскую «чистоту», как казалось Егору. К слову, единственная размолвка с отцом, которая вспоминается Егору из детства, тоже произошла между ними косвенно из-за женщины. Мечта Егора познакомить Дашу и отца, единственных любимых людей, – это квинтэссенция семейного счастья героя, о котором он всегда мечтал. Жена, безраздельно принадлежащая ему телом, и дети – вот чего Егору хочется сейчас, когда отца уже не вернуть, но он лишается и этого, хотя зыбкая надежда на обретение все же остается – ведь Егор верит, что Даша его ждет, что и отражено в истории колли.

Ревность героя – снедающая. Забавно посмотреть на «растительно-съедобные» метафоры рассказчика. Сначала, говоря о Даше, он пишет: «выпадали огромные, ослепительные груди, белые, как мякоть дыни, с потемневшими от возбуждения сосками, похожими на полюса спелого арбуза», а потом он следующим образом описывает свои мысли о прошлых мужчинах любимой: «Я сам развел этих духов, как нерадивые хозяева разводят мух, не убирая со стола вчерашний арбуз, очистки, скорлупу...». Арбузы-то и там, и там, но сколь разный тон…

Телесность, эротика играет в отношениях Даши и Егора основополагающую роль, является связующей нитью: «Трогали, пощипывали, покусывали друг друга беспрестанно, пробуждая обезьянью прапамять». Да что там, влюбленные в романе вообще представлены как «пралюди», Адам и Ева, за которыми пока не было никакой культуры, не было и телесного стыда, они просто наслаждались тем, что дано природой, хотя и помнили при этом Бога, но столь ли аскетично, как это делали люди в «новое» время? Патологии героя – это его страсть к телесности, к телам, в том числе – к соитию тел, и под знаком этих патологий проходит вся его жизнь, через их призму преломляется его дух.

condivisioni, 2006 Roberto Kusterle